Метро 2033 | Ролевая игра

Глава 12

Это был последний туннель, который ему надо было пройти, чтобы достичь наконец цели своего путешествия. Сколько таких туннелей осталось уже сзади - они были вроде неотличимы один от другого, но каждый из них обладал своей сущностью, навязывал своё настроение, и Артём, наверное, с закрытыми глазами, только лишь прислушиваясь к своим ощущениям смог бы теперь сказать, в каком из пройденных перегонов он находится, брось его куда-нибудь на спор.
Каким простым, каким коротким казался ему его путь, когда он сидя на дрезине на Алексеевской разглядывал в свете фонарика свою старую карту, пытаясь наметить дорогу... Перед ним тогда лежал неведомый ему мир, о котором достоверно ничего было неизвестно, и поэтому можно было набрасывать маршрут, думая о краткости дороги, а не о её безопасности. Жизнь предложила ему совсем другой маршрут, запутанный и сложный, смертельно опасный, и спутники, разделявшие с ним лишь малый участок его пути, могли поплатиться за это жизнью.
Но знал ли он сейчас, когда до вожделённой цели его странствия оставался всего только один туннель, больше о метро, чем в то мгновение, когда он спрыгнул на пути и шагнул в темноту южного туннеля, уводящего с ВДНХ?
Да. И нет. Казалось бы, теперь ему было доподлинно известно, что Китай-Город разделён на две части враждовавшими некогда бандами, что Пушкинская и ещё две станции захвачены фашистами, Павелецкая в одиночку сдерживает натиск чудовищ, спускающихся с поверхности, и так далее. Но кто мог ручаться, что пока он шёл от Павелецкой к Добрынинской, та не пала под ударом, и вся линия теперь медленно гибнет, не в силах противостоять вторжению? Или, может, грунтовые воды, терпеливо подтачивавшие перекрытия и опоры станций, не вырвались в конце-концов на свободу, стирая с карты метро целую ветку, по которой он совсем недавно шёл? Не говоря уже о мрачных вестях с Авиамоторной, рассылавшей по всему метрополитену тысячи маленьких зачумлённых гонцов...
Его знания ровным счётом ничего не стоили и вряд ли сильно помогли бы ему, реши он возвращаться на ВДНХ той же дорогой. Было совершенно бесмысленно пытаться накопить их, записать, запомнить и передать другим, это означало бы только взять на себя ответственность за их загубленные жизни. Ему вспомнились вдруг слова одного из охранников на Рижской, пытавшегося заговорить с ним: «Знание - свет, а незнание - тьма». Вдумываясь в эту беззубую метафору, Артём усмехнулся мысли, что сентенция была когда-то неуклюже переиначена и утратила свой первоначальный смысл. Некогда она, должно быть, гласила «Свет - это знание, а тьма - незнание».
Знание было невозможно в той извечной всемогущей тьме, чьи владения простирались во всём метро, кроме крошечных островков станций, выхваченных из океана мглы слабыми электрическими лампочками и багровым заревом факелов. Она отсекала человеческие поселения друг от друга, проглатывала неосторожных странников, впитывала бесследно крики о помощи, задерживала идущих, отнимала у отчаянно боровшихся за существование людей пригодные для жизни территории. И она исключала любые точные знания, она была само неведение, она препятствовала передаче точных и нужных сообщений и плодила мифы, правды в которых зачастую было меньше половины, а остальное заполняли навеянные тьмой фантазии.
На заре цивилизации, когда человек не научился ещё писать, его неграмотность тоже подталкивала его к сочинению легенд, которые было несложно затвердить и так передать своё послание потомкам. Но каждое следующее поколение рассказчиков искажало оригинал всё больше и больше, и само послание могло выпасть и затеряться в веках, потому что изменённая форма больше не удерживала его, как груда осколков, бывших раньше бутылкой, не может заключить в себе той влаги, что содержалась в целой бутылке. Когда же грамота наконец была изобретена, сообщения, передаваемые сквозь пространство или вдоль времени, больше не извращались, и мифы перестали существовать, уступив место письмам и летописям.
И вот теперь они снова вернулись, вытесняя пришельцев, и не потому, что не было больше возможности передавать точные сведения о действительности на расстояния и во времени, но оттого, что действительность эта утратила свои чёткие очертания, размылась, утратила резкость, и никакие сведения о ней не оставались точными больше одного мгновения. Сведения - всего лишь мёртвый слепок с постоянно изменяющейся формы, они относились только к тому мигу, когда этот слепок был сделан. Если форма меняется так непредсказуемо и интенсивно, слепки даже не имеет смысла делать. Всё время меняющая свои черты действительность вкупе с теми препятствиями, которые возникли на пути своевременных известий, навязывали свою форму передачи сообщений - забытый уже и покрывшийся густой серой пылью миф был снят с дальней полки, и опять вошёл в обращение.
Вызывающе неточный, не могущий и даже не пытающийся сообщить достоверные сведения, облекающий крупицы правильной информации в туманные шлейфы фантазии, которые хороши только тем, что завораживают воображение, миф как нельзя лучше подходил для этого нового мира. Мира, в котором понятия «точный» и «достоверный» превратились в пустую шелуху. Тьма - это незнание. Всё, что Артём знал о метро - это были лишь мифы. То, что ему рассказывали другие - мифы. То, что он пережил сам и рассказывал потом другим - тоже.
Он поймал себя на том, что продвигаясь последние минуты всё медленнее и медленнее, на этой мысли и вовсе замер. Будто тропа вывела его ненароком к какой-то неприметной калитке, и он стоит теперь у неё, не решаясь отворить и посмотреть, что же за ней. Можно заглянуть дальше, можно отступиться и идти себе своей дорогой. Ступить было туда не то что бы боязно, а скорее неприятно, и он отошёл от неё. Спешить было некуда, расстояние, отделявшее его от Полиса, в любом случае сокращалось с каждой секундой, и этот последний марш можно было смаковать шаг за шагом. Сейчас не надо было идти быстрее, достаточно было просто идти. Погрузиться в воспоминания о том, что осталось уже за плечами, воскресить в памяти погибших людей и увядшее время, осмыслить пройденное и совершённое, проследить свой путь от самого начала - и наконец триумфально приблизиться к его концу. Это напоминало леденцы из жжёного сахара - было сладко и тягуче, но ещё и отдавало лёгким запахом гари.
На протяжение всего своего похода он мало задумывался над его целью, гнал от себя все сомнения, ведь, орошённые вниманием, они немедленно пустили бы корни и раскрыли свои дурманяще ароматные цветы. Раньше он не мог позволить себе роскоши осмысления - она могла в любой миг превратиться в его слабость и помешать ему дойти, достичь конца пути. Теперь же, когда он был почти у цели, он разрешил себе осознать сделанное.
Его путь начался в той точке, где образовался разрыв между тем, что о мире думал Сухой, и представлении Хантера об этом. Сухой верил в гибель человечества, Хантер не желал капитулировать, и Артём, на которого упала искра этого отчаянного упорства, загорелся им тоже. Не важно, кто был прав тогда, быть может, и Сухой, знавший о метро и о человеке не меньше Хантера. Верность сказанного не имела значения. Важно было, во что хотелось верить. Тогда Артёму хотелось верить в то, что говорил Хантер. И он сделал первый шаг, приняв одну из сторон и определив свою позицию.
Когда на поставленный вопрос предлагается только один ответ, и не из чего выбирать, когда всё чётко разделено на чёрное и белое - не надо тратить время на никчемные раздумия. Действие - бог чёрно-белого мира.
Но с каждой шпалой, отдаляющей его от ВДНХ, цвета всё больше теряли свою сущность, чёрное перетекало в белое, и наоборот, всё больше смешиваясь. Хуже того, стали появляться совсем другие краски, гамма расширилась, и старое видение уже не подходило для восприятия реальности. Она оказалась много сложнее, чем рисовал ему Сухой, более многолика и не столь однозначна, как говорил Хантер.
Что в ней было истинно?
Когда Артём был в самом начале своего похода, истина была одна - выживание. Угроза была одна - чёрные. Спасение - идти вперёд и не останавливаться. Этими тремя штрихами очерчивалась исчерпывающая картина мира. Она была ясна и красива, она была настолько убедительна, что её можно было принять за подлинник, как можно спутать отражение в водной глади с отражающимся предметом. Но стоит кинуть камень в воду - как пошедшие круги исказят его и разрушат иллюзию.
Первый камень был брошен Ханом.