Метро 2033 | Ролевая игра

- Сколько времени? - с трудом ворочая разбухшим языком, выговорил он, косясь на черноглазого.
- Половина десятого, - охотно ответил тот, выговаривая слова всё с тем же странным акцентом, что Артёму приходилось слышать на Китай-Городе: вместо «о» - «а», вместо «и» - «ы», и не «е», а, скорее, «э», и уточнил, - вэчера.
Половина десятого. Два с половиной часа до двенадцати - и ещё пять до... до процедуры. Семь с половиной часов. Нет, пока думал, пока считал - времени осталось ещё меньше.
Раньше Артём всё пытался себе представить - что же должен чувствовать, о чём должен думать человек, приговорённый к смерти за ночь до казни? Страх? Ненависть к палачам? Раскаяние?
Внутри него была только пустота. Сердце тяжело бухало в груди, в висках стучало, во рту медленно скапливалась кровь, пока он её не проглатывал. Кровь была запаха мокрого, ржавого железа. Или это влажное железо имело запах свежей крови?
Его повесят. Его убьют.
Его больше не будет.
Осознать это, представить это себе у него никак не получалось.
Всем и каждому понятно, что смерть неизбежна. В метро смерть была повседневностью. Но всегда кажется, что с тобой не случится никакого несчастного случая, пули пролетят мимо, болезнь обойдёт стороной. А смерть от старости - это так нескоро, что можно считать, что этого не будет. Нельзя жить в постоянном сознании своей смертности. Об этом надо забыть, и если такие мысли приходят всё-таки, надо их гнать, надо душить их, иначе они могут пустить корни в сознании и разростись, и их ядовитые споры отравят всё существование тому, кто поддался. Нельзя думать о том, что и ты умрёшь. Иначе можно сойти с ума. Только одно спасает человека от безумия - неизвестность. Жизнь приговорённого к смерти, которого казнят через год и он знает об этом, жизнь смертельно больного, которому врачи сказали, сколько ему ещё остаётся - они отличаются от жизни обычного человека только одним: те точно или приблизительно знают, когда умрут. Обычный же человек пребывает в неведении, и поэтому ему кажется, что он может жить вечно, хотя не исключено, что на следующий день он погибнет в катастрофе. Страшна не сама смерть. Страшно её ожидание.
Через семь часов.
Как это сделают? Артём не очень хорошо представлял себе, как вешают людей, у них на станции был однажды расстрел предателя, но Артём был ещё маленький и мало что смыслил, да и потом на ВДНХ из казни не стали бы делать публичное представление. Ну, наверное, верёвку на шею... и либо подтянут к потолку... либо на табурет какой-нибудь... Нет, об этом не надо думать.
Хотелось пить.
С трудом он переключил заржавевшую стрелку и вагонетка его мысли покатилась по другим рельсам - к застреленному им офицеру. К первому человеку, которого он сам убил. Перед глазами снова встала та картина - как невидимые пули впиваются в широкую грудь, перетянутую портупеей, и каждая оставляет после себя прожжённую чёрную отметину, тут же набухающую свежей кровью. Он не ощущал никакого, ни малейшего сожаления о сделанном, и это удивило его. Когда-то он считал, что каждый убитый будет тяжким грузом висеть на совести убившего, являться ему во снах, тревожить его старость, притягивать, словно магнит, к себе все его мысли. Нет. Оказалось, что это совсем не так. Никакой жалости. Никакого раскаяния. Только мрачное удовлетворение. И Артём понял, что если убитый придёт к нему в кошмаре, он просто равнодушно отвернётся от него, и призрак бесследно сгинет. А старость... Старости теперь не будет.
Ещё меньше времени осталось. Наверное, всё-таки на табурет. Когда остаётся так мало времени, надо ведь думать о чём-то важном, о самом главном, о чём раньше никогда не удосуживался, всё откладывал на потом, о том что жизнь прожита неправильно и, будь она дана ещё раз, всё сделал бы по-другому... Нет. Никакой другой жизни у него в этом мире быть не могло, и нечего тут было переделывать. Разве только тогда, когда этот делал контрольный выстрел в Ванечкину голову, не бросаться к автомату, а отойти в сторону? Но не получилось бы, и уж Ванечку и Михаила Порфирьевича ему точно никогда не удалось бы прогнать из своих снов. Что стало со стариком? Чёрт, хоть глоток бы воды!
Сначала выведут из камеры... Если повезёт, поведут через переход, это ещё немного времени, если не наденут опять на глаза проклятую шапку, он увидит ещё что-нибудь, кроме прутьев решётки и бесконечного ряда клеток.
- Какая станция? - разлепил ссохшиеся губы Артём, отрываясь от решётки и поднимая глаза на соседа.
- Твэрская, - отозвался тот и поинтересовался, - слушай, брат, а за что тэбя сюда?
- Убил офицера, - медленно ответил Артём. Говорить было трудно и совсем не хотелось.
- Эээ...- сочувственно протянут небритый. - Тэпер вэшат будут?
Артём пожал плечами, отвернулся и опять прислонился к решётке.
- Точно будут, - обиженно заверил его сосед.
Будут. Скоро уже. Прямо на этой станции, никуда не поведут.
Попить бы... Смыть этот ржавый привкус во рту, смочить пересохшую глотку, тогда, может, и смог бы он разговаривать дольше, чем минуту. В клетке воды не было, в другом конце стояло только зловонное жестяное ведро. Попросить у тюремщиков? Может, приговорённым делают маленькие поблажки? Если бы можно было высунуть за решётку руку, махнуть ей... Но руки были связаны за спиной, проволока врезалась в запястье, кисти вспухли и потеряли чувствительность. Он попробовал крикнуть, но вышел только хрип, переходящий в раздирающий лёгкие кашель.
Оба охранника приблизились к клетке, как только заметили его попытки привлечь внимание.
- Крыса проснулась, - осклабился тот, что держал на поводке собаку.
Артём запрокинул голову назад, чтобы видеть его лицо и натужно просипел:
- Пить. Воды.
- Пить? - деланно удивился собачник. - Это ещё зачем? Да тебя вздёрнут вот-вот, а ты - пить! Нет, воду на тебя мы переводить не станем. Может, раньше подохнешь.
Ответ был исчерпывающим, и Артём устало прикрыл глаза, но тюремщики, видимо, хотели с ним ещё поболтать о том, о сём.
- Что, падла, понял теперь, на кого руку поднял? - спросил второй. - А ещё русский, крыса. Из-за таких вот подонков, которые своим же нож в спину засадить норовят, эти вот, - он кивнул на отодвинувшегося вглубь клетки Артёмова соседа, - скоро всё метро заполонят, и простому русскому человеку дышать не дадут.