Отправлено: 06.02.08 09:24. Заголовок: - Совершенно обычные..

- Совершенно обычные! - успокоенно подтвердил Михаил Порфирьевич. - Совершенно нормальные люди, но эти головорезы решили, что они чем-то от них отличаются, и преследуют их. Просто бесчеловечно! Вы представляете, у них там в потолок, прямо над путями, вделаны таки крюки, и на одном из них висел человек, настоящий человек. Ванечка так возбудился, стал тыкать в него, мычать, тут эти изверги и обратили на него внимание.
При звуке своего имени подросток обернулся и вперил в старика долгий мутный взгляд, и Артёму показалось, что он слушает и даже отчасти понимает, о чём идёт речь, но его имя больше не повторялось, и он быстро утратил интерес к Михаилу Порфирьевичу, переключив своё внимание на шпалы.
- И, раз мы заговорили о народах, они там, очень, судя по всему, перед немцами преклоняются. Ведь это немцы эту их идеологию изобрели, ну да вы, конечно, знаете, что я буду вам рассказывать, - торопливо добавил тот, и Артём неопределённо кивнул, хотя ничего он на самом деле не знал, просто не хотелось выглядеть неучем. - Знаете, везде орлы эти немецкие висят, и нарисованы тоже, свастики, само собой разумеется, какие-то фразы на немецком, цитаты Гитлера, что-то про доблесть, про гордость, ну и всё в таком духе, - продолжал старик, - какие-то у них там парады, марши, пока мы там стояли, и я их пытался уговорить Ванечку не обижать, через платформу всё маршировали, и песни пели. Что-то про величие духа и презрение к смерти.
- Но вообще-то, знаете, немецкий они удачно выбрали. Немецкий язык просто создан для подобных вещей. Я, видите ли, по-немецки немного понимаю... Вот, смотрите, у меня где-то здесь записано, - и, сбиваясь с шага, он извлёк из внутреннего кармана своей куртки засаленный блокнот. - Постойте секундочку, посветите мне, будьте любезны, вашим замечательным фонарём... Где это было? Ах, вот!
И в жёлтом кружке света Артём увидел прыгающие латинские буквы, аккуратно выведенные на блокнотном листе и даже заботливо окружённые рамкой с трогательными виньеточками.

Du stirbst. Besitz stirbt.
Die Sippen sterben.
Der einzig lebt - wir wissen es
Der Toten Tatenruhm.

Латинские буквы Артём читать тоже мог, сам научился по какому-то учебнику для начальных классов, откопанному в станционной библиотеке. Беспокойно оглянувшись назад, он посветил на блокнот ещё раз. Понять, конечно, он ничего не смог.
- Что это? - спросил он, увлекая вновь за собой Михаила Порфирьевича, торопливо запихивавшего свой блокнот в карман и пытавшегося сдвинуть с места Ванечку, который теперь отчего-то упёрся и начинал недовольно рычать.
- Это стихотворение, - немного обиженно, как показалось Артёму, ответил тот. - В память о погибших воинах. Я, конечно, в стихах перевести не берусь, но приблизительно так: «Ты умрёшь. Умрут все близкие твои. Владенья сгинут. Одно лишь будет жить - мы помним Погибших славу боевую» Но как это слабенько всё-таки по-русски звучит, а? А на немецком - просто гремит!Дер тотен татенрум! Просто мороз по коже! М-да...- осёкся вдруг он, устыдившись, видимо, своей восторженности.
Некоторое время они шли молча, и Артём, которому вся эта ситуация, когда они, наверное, уже последними идут, и неясно, что происходит за их спиной, на Китай-Городе, они останавливаются вдруг посреди перегона, чтобы прочитать стихотворение, казалась глупой и раздражающей, всё катал на языке последние строчки, и отчего-то вспомнился ему вдруг Виталик, тот самый Виталик, с которым они ходили тогда к Ботаническому Саду, Виталик-Заноза, которого застрелили налётчики, пытавшиеся пробиться на станцию через южный туннель. Тот туннель всегда считался безопасным, поэтому Виталика туда и поставили, ему лет восемнадцать только было, а Артёму тогда только шестнадцать стукнуло. А ведь вечером договаривались к Женьке идти, ему как раз челнок его знакомый дури новой привёз, особенной какой-то. Прямо в голову попали, и посреди лба была только маленькая такая дырочка, чёрная, а сзади пол-затылка снесло. И всё. «Ты умрёшь...» Отчего очень ярко вдруг вспомнился разговор Хантера с Сухим, когда сказал Сухой: «А вдруг там нет ничего?» Умрёшь, и никакого продолжения нет. Всё. Ничего не останется. Кто-нибудь потом, конечно, ещё будет помнить, но недолго. «Умрут и близкие твои», или как это там? И его действительно пробрал озноб. Когда Михаил Порфирьевич наконец нарушил молчание, он был этому даже рад.
- А вам, случайно, с нами не по пути? Только до Пушкинской? Неужели вы собираетесь там выходить? То есть, я имею ввиду, сходить с пути? Я бы вам очень, очень не рекомендовал, Артём, этого делать. Вы себе не представляете, что там происходит. Может, вы пошли бы с нами, до Баррикадной? Я бы с огромным удовольствием побеседовал с вами!
Артёму пришлось опять неопределённо кивать и мямлить что-то неразборчивое: не мог же он заговаривать с первым встречным, пусть даже с этим безобидным стариком, о целях своего похода. Михаил Порфирьевич, не услышав ничего утвердительного, опять умолк. Довольно долгое время ещё они шли в тишине, и сзади вроде бы всё было спокойно, так что Артём наконец расслабился. Вскоре вдалеке блеснули огоньки, сначала слабо, но потом всё ярче. Они приближались к Кузнецкому Мосту.
О здешних порядках Артём не знал ничего, поэтому решил на всякий случай убрать свой автомат подальше. Закутав его в тельняшку, он засунул его глубоко, насколько влезал, в рюкзак.
Кузнецкий Мост был жилой станцией, и метров за пятьдесят до входа на платформу посреди путей стоял вполне добротный пропускной пост, правда, всего один, но с прожектором, сейчас за ненадобностью погашенным, и оборудованной пулемётной позицией. Пулемёт был зачехлён, но рядом сидел толстенный мужичина в вытертой зелёной униформе и ел какое-то месиво из обшарпанной солдатской каски. Ещё двое людей в похожем обмундировании, с неуклюжими армейскими автоматами за плечами, придирчиво разглядывали документы у выходящих из туннеля. К ним стояла небольшая очередь, всё те беглецы с Китай-Города, которые обогнали Артёма, пока он тащился с Михаилом Порфирьевичем и Ванечкой. Впускали медленно и неохотно, какому-то парню даже вовсе отказали и он теперь растерянно стоял в стороне, не зная, как ему быть, пробуя время от времени подступиться к проверяющему, но тот только сурово отталкивал его назад и звал следующего из очереди. Каждого из проходящих тщательно обыскивали и прямо на глазах у них одного мужчину, у которого обнаружили незаявленный жалкий пистолет Макарова, сначала вытолкнули из очереди, а потом, после того, как он пробовал спорить, скрутила подоспевшая подмога, и его куда-то увели.
Артём беспокойно завертелся, предчувствуя неприятности. Михаил Порфирьевич удивлённо посмотрел на него, Артём тихонько шепнул ему, что он тоже не безоружен, но тот лишь успокаивающе кивнул и пообещал, что всё будет в порядке. Не то что бы Артём ему не поверил, просто было очень интересно, как именно это произойдёт, но старик только загадочно улыбался. Тем временем очередь понемногу подходила, и пограничники сейчас потрошили пластиковый баул какой-то несчастной женщины лет пятидесяти, которая немедленно принялась причитать, убеждая тех, что они ироды и удивляясь, как их до сих пор носит земля. Артём внутренне с ней абсолютно согласился, но вслух решил не высказывать своего недоумения. Покопавшись как следует, охранник с довольным присвистом извлёк из груды грязного нижнего белья несколько противопехотных гранат и приготовился выслушивать объяснения.
Артём был полностью уверен, что та сейчас расскажет трогательную историю про внука, которому эти непонятные штуковины нужны для работы, понимаете, он работает сварщиком, и это какая-то деталь его сварочного аппарата, или что она просто по пути нашла и вот как раз спешила сдать в компетентные органы. Но та просто сделала несколько шагов назад, прошипела проклятье и бегом бросилась обратно в туннель, спеша скрыться в темноте. Пулемётчик отложил каску с едой в сторону и оживлённо принялся расчехлять свой агрегат, но один из двух пограничников, видимо, старший, жестом остановил его. Тот, разочарованно вздохнув, вернулся к каше, а Михаил Порфирьевич сделал шаг вперёд, держа свой паспорт наготове.
Удивительно, но старший охранник, только что без малейшего зазрения совести перерывший всю сумку совершенно безобидной на вид женщины, пролистнул за секунду книжечку старика, а на Ванечку и вовсе не обратил внимания, как будто того и не было. Подошёл черёд Артёма. Он с готовностью вручил худощавому усатому стражу свои документы, и тот принялся дотошно разглядывать каждую страничку, особенно долго задерживая луч фонарика на печатях, и не меньше пяти раз переводил глаза с Артёмовой физиономии на фотографию, недоверчиво хмыкая, а Артём всё старался изобразить саму невинность и дружелюбно улыбался.
- Почему паспорт советского образца? - сурово вопросил наконец пограничник, не зная, к чему бы ещё придраться.
- Ну так я же маленький был ещё, когда настоящие были. А потом уже мне наша администрация выправила на том бланке, который был в наличии, - пояснил Артём.
- Непорядок, - нахмурился усатый. - Откройте рюкзак.
Тут вступил Михаил Порфирьевич. Подойдя к тому на непозволительно близкое расстояние, он зашептал ему торопливо:
- Константин Алексеевич, вы понимаете, этот молодой человек - мой знакомый. Очень и очень приличный юноша, я лично могу вам за него поручиться.
Пограничник, открывая уже Артёмову сумку и запуская туда пятерню, от чего Артём так весь и похолодел, сухо сказал:
- Пять, - и пока Артём недоумевал, что же тот имеет ввиду, Михаил Порфирьевич выхватил из кармана небольшую горстку патронов и поспешно отсчитав пять штук, отправил их в приоткрытую полевую сумку, висевшую на боку у проверяющего.
Но к тому моменту рука Константина Алексеевича продолжила свои странствия по Артёмову рюкзаку, и видимо, случилось страшное, потому что его лицо приобрело вдруг заинтересованное выражение.
Артём почувствовал, что его сердце проваливается в пропасть и закрыл глаза.
- Пятнадцать, - бесстрастно произнёс усатый.