Метро 2033 | Ролевая игра

- Но вы ведь уже приходили сегодня! - держась рукой за плечо, плачущим голосом доказывал длинноволосый.
- Слышь, ты! Если у вас сегодня хороший день, значит, у нас тоже должен быть хороший, понял, ...? И вообще ты мне тут не бычь, понял? Что, в вагон захотел, петух волосатый?! - заорал на него бандит, опуская гитару. Было ясно, что махал он ей больше для отстрастки.
При слове «вагон» длинноволосый сразу осёкся и только быстро замотал головой, не произнося больше ни слова.
- То-то же... Петух! - с ударением на первом слоге подытожил громила, презрительно харкая музыканту под ноги. Тот молча стерпел и это, и, убедившись, что бунт подавлен, оба неспешно удалились, выискивая следующую жертву.
Артём растерянно оглянулся по сторонам и обнаружил подле себя Туза, который, оказывается, внимательно наблюдал всю эту сцену.
- Кто это? - спросил он недоумённо у того.
- А на кого они похожи, по-твоему? - поинтересовался Туз. - Бандюки. Обычные бандюки. Никакой власти на Китай-Городе нет, всё контролируют две группировки. Эта половина - под братьями-славянами, как они сами себя зовут. Весь сброд с Калужско-Рижской линии собрался здесь, все отборные головорезы. В-основном их называют калужскими, некоторые - рижскими, но ни к Калуге, ни к Риге они никакого отношения, разумеется, не имеют. А вот там, видишь, где мостик, - он указал Артёму на лестницу, уходящую направо вверх приблизительно в центре зала, - там ещё один зал, почти такой же, как этот. Там творится ничуть не меньший бардак, но хозяйничают там кавказцы-мусульмане - в-основном, азербайджанцы и чеченцы. Когда-то тут шла кровавая бойня, старались поделить станцию, каждый стремился отхватить как можно больше. В итоге поделили ровно пополам.
Артём не стал уточнять, что такое кавказцы, решив, что и это название, как и непонятные и труднопроизносимые определения «чеченцы» и «азербайджанцы», относятся, очевидно, к названиям неизвестных для него или переименованных станций, откуда пришли эти бандиты.
- Сейчас обе банды ведут себя сравнительно мирно. Обирают себе тех, кто вздумал остановиться на Китай-Городе, чтобы подзаработать, берут пошлину за вход с проходящих мимо - в обоих залах плата одинаковая - три патрона, так что не имеет значения, откуда приходишь на станцию. Порядка здесь, конечно, никакого, ну да им он и не нужен, только что костры жечь не разрешают. Хочешь дурь купить - на здоровье, спирт какой - в изобилии. Оружием здесь таким можно нагрузиться, что пол-метро снести потом - не задача. Проституция процветает. Но не советую, - тут же добавил он и сконфуженно что-то пробормотал про личный опыт.
- А что за вагон? - спросил тот.
- Вагон-то? Это у них там вроде штаба. И если кто провинился перед ними, платить отказывается, денег должен, или ещё чего - волокут туда, там ещё тюрьма, яма долговая, что ли. Лучше туда не попадать, - объяснил Туз, - хорошего мало. Голодный? - перевёл он разговор на другую тему.
Артём кивнул. Чёрт знает, сколько времени прошло уже с того момента, как они с Ханом пили чай и беседовали на Сухаревской. Без часов он совершенно потерял способность ориентироваться во времени. Его походы через туннели, насыщенные такими странными переживаниями, могли растянуться во времени на долгие часы, а могли и пролететь за считаные минуты, не говоря уже о том, что постоянно лезли в голову мысли, что в тех туннелях ход времени вообще мог отличаться от обычного, как изменялось ощущение этого треклятого времени. Как бы то ни было, есть хотелось. Он осмотрелся.
- Шашлык! Горячий шашлык! - разорялся стоящий неподалёку тёмный торговец с густыми чёрными усами под горбатым носом.
Выговаривал он это довольно странно: не давалось ему твёрдое «л», и вместо «о» выходило всё время «а». Артём и раньше встречал людей, говоривших с необычным произношением, но особого внимания на это никогда не обращал. Слово Артёму было знакомо, шашлыки на ВДНХ делали и любили. Свиные, ясное дело. Но то, чем размахивал этот продавец, шашлык напоминало очень отдалённо. В кусочках, насаженных на почерневшие от копоти шампуры, долго и напряжённо всматривавшийся Артём узнал наконец обугленные крысиные тушки со скрюченными лапками. Его замутило.
- Не ешь крыс? - сочувствующе спросил его Туз. - А вот они, - кивнул он на смуглого торговца, - свиней не жалуют. Им по Корану запрещено. А это ничего, что крысы, - прибавил он, вожделенно оглядываясь на дымящуюся жаровню, - я тоже раньше брезговал, а потом привык. Жестковато, конечно, да и костлявые они, и кроме того, подванивает чем-то. Но эти абреки, - он опять стрельнул глазами, - умеют крысятинку готовить, этого у них не отнять. Замаринуют в чём-то, она потом нежная становится, что твой порось. И - со специями!.. А уж насколько дешевле! - нахваливал он.
Артём прижал ладонь ко рту, вдохнул поглубже и постарался думать о чём-то отвлечённом, но перед глазами всё время вставали почерневшие крысиные тушки, насаженные на вертел: железный прут вонзался в тело сзади и выходил из раскрытого рта.
- Ну, ты как хочешь, а я угощусь! А то присоединяйся. Всего-то три пульки за шампур! - привёл Туз свои последние аргументы и направился к жаровне.
Пришлось, предупредив Хана, обойти ближайшие лотки в поисках чего-то более пригодного к употреблению, вежливо отказывая навязчивым торговцам самогоном, розлитым во всевозможные склянки, жадно, но с опаской разглядывая соблазнительных полуобнажённых девиц, стоявших у приподнятых пологов палаток, призывно бросающих на прохожих цепкие взгляды, пусть вульгарных, но таких раскованных, свободных, не то что зажатые, прибитые суровой жизнью женщины ВДНХ, задерживаясь у книжных развалов - так, ничего интересного, всё больше дешёвые разваливающиеся книжонки с карман размером: про большую и чистую любовь - для женщин, про убийства и деньги - для мужчин.
Станция была шагов двести в длину - чуть больше, чем обычно. Стены и забавные, напоминающие формой гармошку колонны, были облицованы цветным мрамором, в-основном серо-желтоватым, местами чуть розовым, а вдоль путей с обеих сторон стены были украшены тяжёлыми чеканными листами жёлтого металла, потемневшего от времени, с выгравированными на них с трудом узнаваемыми символами ушедшей эпохи. Однако вся эта лаконичная красота сохранилась очень плохо, скорее, оставив после себя лишь печальный вздох, намёк на прежнее великолепие: потолок потемнел от гари, стены испещрены множеством надписей, сделанных краской и копотью, примитивными, часто похабными рисунками, где-то сколоты куски мрамора, а металлические листы исцарапаны. Посередине зала, с правой стороны, через один короткий пролёт широкой лестницы, за мостиком виднелся второй зал этой станции, и Артём собрался было прогуляться и там, но остановился у железного ограждения, составленного из двухметровых секций - как на Проспекте Мира, и у узкого прохода стояли, облокотившись на забор, несколько человек. С Артёмовой стороны - привычные уже бульдозеры в тренировочных штанах, один из которых показался Артёму знакомым, с противоположной - смугловатые усатые брюнеты, не таких впечатляющих размеров, но совсем не располагающего к шуткам вида, один из которых зажимал между ног автомат, а у другого из кармана торчала пистолетная рукоять. Бандиты мирно беседовали друг с другом, и совсем не верилось, что когда-то между ними была вражда. Они сравнительно вежливо разъяснили Артёму, что переход на смежную станцию будет стоить ему два патрона, и столько же ему придётся отдать, если потом он захочет вернуться обратно. Наученный горьким опытом, Артём не стал оспаривать справедливость этой пошлины и просто отступился. Сделав круг, внимательно изучая ларьки и развалы, он вернулся к тому краю платформы, с которого они пришли, и обнаружилось, что здесь зал не оканчивался - наверх бежала ещё одна лестница, поднявшись по которой, он ступил в недлинный холл, невдалеке рассечённый пополам точно таким же забором с кордоном - здесь, видимо, пролегала ещё одна граница между двумя владениями. А справа он к своему удивлению заметил настоящий памятник - вроде тех, что приходилось раз видеть на картинках города, но изображавший не человека в полный рост, как это было на фотографии, а только его голову. Но какой большой была эта голова - не меньше двух метров в высоту, и, хоть и загаженная сверху какой-то живностью, и придурковато блестевшая отполированным от частых хватаний носом, она всё равно внушала почтение и даже немного устрашала, а на ум лезли фантазии о гигантах, один из которых лишился в бою головы и теперь она, залитая в бронзу, украшала собою мраморные холлы этого маленького Содома, вырубленного глубоко в земной толще, чтобы спрятаться от всевидящего ока и избежать кары. Лицо отрубленной головы было печально, и Артём заподозрил сначала, что это - голова Иоанна Крестителя из Нового Завета, который ему как-то пришлось полистать, но потом решил, что, судя по масштабам, речь, скорее, идёт об одном из героев недавно припомненной им жизнеутверждающей истории про Давида и Голиафа, который был большой и сильный, буквально великан, но в итоге всё же лишился головы. Никто из сновавших вокруг обитателей так и не смог объяснить ему, кому же именно принадлежала отчленённая голова, и это его немного разочаровало.
Зато там он набрёл на чудесное место - просторная чистая палатка такого приятного, родного тёмно-зелёного цвета - как у них на станции, пластиковые муляжи цветов с матерчатыми листьями по углам, - непонятно, зачем они здесь, но красиво, и пара аккуратных столиков со стоящими на них светильниками-лампадками, затопляющими пространство палатки уютным неярким светом. И еда... Пища богов - нежнейшее свиное жаркое с грибами, во рту тает, у них такое по праздникам только делали, но так вкусно и изысканно никогда не получалось. Люди вокруг сидели солидные, респектабельные, хорошо и со вкусом одетые, видно, крупные торговцы. Аккуратно разрезая поджаренные до хрустящей корочки сочащиеся ароматным горячим жиром отбивные, они неспешно отправляли небольшие кусочки себе в рот, и негромко, чинно беседовали друг с другом, обсуждая свои большие дела, изредка бросая на Артёма вежливо-любопытные взгляды.
Дорого, конечно - пришлось выдавить из запасного рожка целых пятнадцать патронов и вложить их в широкую мягкую ладонь толстяка-трактирщика, и потом каяться, что поддался искушению, но в животе всё равно было так приятно, покойно и тепло, что голос разума умиротворённо умолк.
И кружка бражки, мягкой, приятно кружащей голову, но несильной, не то что ядрёный мутный самогон в грязноватых бутылках и банках, от одного запаха которого слабели коленки. Ещё три патрона, но что такое три жалких патрона, если их отдаёшь их за пиалу искрящегося эликсира, примиряющего тебя с несовершенством этого мира и помогающего обрести гармонию с ним?
Отпивая бражку маленькими глоточками, оставшись наедине с собою в тишине и покое впервые за последние несколько дней, он попытался восстановить в своей памяти произошедшие события и понять, чего же он добился, и куда ему надо было идти дальше, на пути к цели, обозначенной Хантером. Ещё один отрезок намеченного пути пройден, и он опять на перепутье, как богатырь в почти позабытых сказках из детства, таких далёких, что и не упомнишь уже, кто их рассказывал - то ли Сухой, то ли Женькины родители, то ли его собственная, Артёмова, мать. Больше всего Артёму нравилось думать, что это он от матери слышал, и вроде даже выплывало на мгновенья из тумана её лицо, и он слышал голос, читающий ему с тягучими, усыпляющими интонациями: «Жили-были...» И вот, как тот самый сказочный витязь, стоял он теперь у камня, и было перед ним три дороги: на Кузнецкий Мост, до Третьяковской, и до Таганской. Он смаковал напиток, телом овладевала блаженная истома, думать совсем не хотелось, и в голове крутилось только «Прямо пойдёшь - жизнь потеряешь, налево пойдёшь - коня потеряешь..»
Это, наверное, могло бы продолжаться бесконечно, покой ему был просто необходим после всех переживаний, и надо было бы осмотреться, порасспрашивать местных о дорогах, и надо было встретиться ещё раз с Ханом, узнать, пойдёт ли он с ним дальше, или их пути расходятся на этой странной станции. Но вышло всё совсем не так, как лениво обдумывал Артём, созерцая маленький язычок пламени пляшущий в лампадке на столе.