Метро 2033 | Ролевая игра

Дядя Фёдор, молчавший и покуривавший из кулака какую-то дрянь, от дыма которой начинали слезиться глаза, веско произнёс вдруг:
- Да, малой, хорошо они тебя оприходовали. Хошь спиртяшки? - и достав из стоявшего на полу железного ящика полупустую бутыль с мутной жижей, взболтал её и протянул Артёму.
Ему понадобилось немало храбрости, чтобы сделать глоток. Внутри словно прошлись наждаком, но тиски, в которых он был зажат последние сутки, немного ослабли.
- Так вы... красные? - осторожно спросил он.
- Мы, брат, коммунисты! Революционеры! - сказал гордо Банзай.
- С Красной Линии? - гнул своё Артём.
- Нет, сами по себе, - как-то неуверенно ответил тот, и поспешил добавить, - это тебе товарищ комиссар объяснит, он у нас по части идеологии.
Товарищ Русаков, вернувшийся спустя некоторое время, сообщил:
- Всё тихо, - и его красивое мужественное лицо излучало спокойствие. - Можем устроить привал.
Костёр развести было не из чего, маленький чайник повесили над спиртовкой, поровну разделили кусок холодного свиного окорока. Питались революционеры подозрительно хорошо.
- Нет, товарищ Артём, мы не с Красной Линии, - твёрдо заявил товарищ Русаков, когда Банзай пересказал ему вопрос. - Товарищ Москвин занял сталинскую позицию, отказавшись от всеметрополитенной революции, официально открестившись от Интерстационала и прекратив поддерживать революционную деятельность. Он ренегат и соглашатель. Мы с же с товарищами придерживаемся скорее троцкистской линии. Можно ещё провести параллель с Кастро и Че Геварой. Поэтому он на нашем боевом знамени, - и он широким жестом указал на уныло повисший лоскут. Мы остались верны революционной идее, в отличие от коллаборациониста товарища Москвина. Мы с товарищами осуждаем его линию.
- Ага, а кто тебе горючее даёт? - некстати ввернул дядя Фёдор, попыхивая своей самокруткой.
Товарищ Русаков вспыхнул и уничтожающе посмотрел на дядю Фёдора. Тот только ехидно хмыкнул и затянулся поглубже.
Артём мало что понял из объяснения комиссара, кроме главного - с теми красными, что намеревались намотать кишки Михаила Порфирьевича на палку и заодно расстрелять его самого, эти имели мало общего. Это его успокоило, и желая произвести хорошее впечатление, он блеснул:
- Сталин - это тот, что в Мавзолее, да?
На этот раз он точно переборщил. Гневная судорога исказила красивое мужественное лицо товарища Русакова, Банзай вовсе отвернулся в сторону, и даже дядя Фёдор нахмурился.
- Нет, нет, это же Ленин в Мавзолее! - поспешил поправиться Артём.
Суровые морщины на высоком лбу товарища Русакова разгладились, и он только сказал строго:
- Над вами ещё работать и работать, товарищ Артём!
Артёму очень не хотелось, чтобы товарищ Русаков над ним работал, но он сдержался и ничего не сказал. В политике он действительно смыслил немного, но она начинала его интересовать, поэтому, подождав, пока буря минует, он отважился:
- А почему вы против фашистов? То есть, я тоже против, но вы же революционеры, и...
- А это им, гадам, за Испанию! - свирепо сжав зубы, процедил товарищ Русаков, и хотя Артём опять ничего не понял, ещё раз показывать своё невежество он побоялся.
Разлили по кружкам кипяток, и все как-то оживились. Банзай принялся доставать бородатого какими-то дурацкими расспросами, явно чтобы позлить, а Максимка, подсев поближе к товарищу Русакову, негромко спросил у него:
- А вот скажите, товарищ комиссар, что марксизм-ленинизм говорит о безголовых мутантах? Меня это давно уже беспокоит. Я хочу быть идеологически крепок, а тут у меня пробел выходит, - и его ослепительно белые зубы блеснули в виноватой улыбке.
- Понимаешь, товарищ Максим, - не сразу ответил ему комиссар, - это, брат, дело не простое, - и крепко задумался.
Артёму тоже было интересно, что мутанты собой являют с политической точки зрения, да и вообще, существуют ли такие на самом деле. Но товарищ Русаков молчал, и мысли Артёма постепенно соскользнули обратно в ту колею, из которой он не мог выбраться все последние дни. В Полис. Ему надо в Полис. Чудом ему удалось спастись, ему дали ещё один шанс, и может, этот был уже последним. Всё тело болело, дышалось тяжело и слишком глубокие вдохи срывались в кашель, один глаз по-прежнему никак не хотел открываться. Так хотелось сейчас остаться с этими людьми, с ними он чувствовал себя намного спокойней и уверенней, и сгустившаясь вокруг тьма незнакомого туннеля совсем не угнетала его, о ней просто не было времени и желания думать, шорохи и скрипы, летевшие из чёрных недр, больше не пугали, не настораживали, и он мечтал, чтобы это мгновение тянулось вечно - так сладко было переживать заново своё спасение, и хотя смерть лязгнула своими железными зубами совсем рядом, не дотянувшись до него лишь чуть-чуть, тот липкий, мешающий думать, парализующий тело страх, который овладел им перед экзекуцией, уже испарился, улетучился, не оставив и следа, и последние остатки его, затаившиеся под сердцем и в животе, были выжжены адским самогоном бородатого товарища Фёдора, а сам бородатый, и бесшабашный Банзай, и серьёзный кожаный комиссар, и огромный Максим-Лумумба - с ними было так легко, как не было ему уже с тех пор, как вышел он когда-то давно, может, сто лет назад, с ВДНХ. У него не осталось больше ничего из того, что было. Чудесный новенький автомат, почти пять рожков патронов, паспорт, еда, чай, два фонаря. Всё пропало. Всё осталось у фашистов. Только куртка, штаны, да закрученная гильза в кармане, палач положил, может, ещё пригодится. Как теперь быть? Остаться бы здесь, с бойцами Интернациональной, пусть даже Красной, Бригады имени... неважно. Жить их жизнью и забыть свою, а?
Нет. Нельзя. Нельзя останавливаться ни на минуту, нельзя отдыхать. У него нет права. Это больше не его жизнь, его судьба принадлежит другим с тех самых пор, как он согласно кивнул в ответ на предложение Хантера. Сейчас уже поздно. Надо идти. Другого выхода нет.
Он долго ещё сидел молча, стараясь не думать ни очём, но угрюмая решимость зрела в нём с каждой секундой, не в сознании даже, а в измождённых мышцах, в растянутых и ноющих жилах, словно мягкую игрушку, из которой выпотрошили все опилки и она превратилась в бесформенную тряпку, кто-то одел на жёсткий металлический каркас. Это был уже не совсем он, его прежняя личность разлетелась вместе с опилками, подхваченными туннельным сквозняком, распалась на частицы, и теперь в его оболочке словно поселился кто-то другой, кто просто не желал слышать отчаянной мольбы кровоточащего измученного тела и поэтому не слышавший её, кто окованным каблуком давил в самом зародыше желания сдаться, остаться, отдохнуть, бездействовать, раньше чем они успевали принять завершённую, осознанную форму. Этот другой принимал решения на уровне инстинктов, мышечных рефлексов, спинного мозга, они миновали сознание, в котором сейчас воцарилась тишина и пустота, и бесконечный внутренний диалог оборвался на полуслове.
Внутри Артёма словно распрямилась скрученная пружина. Он деревянным неловким движением резко поднялся на ноги, и комиссар удивлённо взглянул на него, а Максим даже опустил руку на автомат.
- Товарищ комиссар, можно вас... поговорить, - лишённым интонации голосом попросил он.