Метро 2033 | Ролевая игра

- Шухер! - заорал опомнившийся бык, и Хан, молниеносным движением вырвав из-за его пояса пистолет, скользнул дальше, взяв на мушку повскакивавших со своих мест остальных охранников.
- Не стреляй! - успел он крикнуть Артёму, и ожившая было картина снова замерла: застывший с поднятыми руками бык на мостике, недвижимый Хан, целящийся в трёх громил, не успевших разобрать свои автоматы из стоящей рядом пирамиды.
- Не надо крови, - спокойно и веско сказал он, не прося, а скорее приказывая. - Здесь есть правила, Артём, - продолжил он, не спуская взгляда с трёх картёжников, застывших в нелепых позах. Кто-кто, а уж эти головорезы наверняка знали цену автомату Калашникова и его убойной силе на таком расстоянии, и поэтому не хотели вызывать сомнений в своей благонадёжности у человека, державшего их на прицеле. - Их правила обязывают нас заплатить пошлину за вход. Сколько составляет ваш сбор? - спросил он.
- Три пульки со шкуры, - отозвался тот, что стоял на мостике.
- Поторгуемся? - ехидно предложил Артём, тоже щёлкая затвором и досылая патрон.
- Две, - проявил гибкость бык, зло кося на Артёма глазом, но не решаясь ничего предпринять на таком расстоянии.
- Выдай ему! - крикнул Хан Тузу. - Заодно расплатишься со мной.
Туз с готовностью запустил руку в недра своей дорожной сумки и, приблизившись к охраннику, отсчитал в его протянутую ладонь шесть блестящих остроконечных патронов. Тот быстро сжал кулак и пересыпал их в оттопыренный карман своей куртки, а потом снова поднял руки вверх и выжидающе посмотрел на Хана.
- Пошлина уплачена? - вопросительно поднял бровь Хан.
Бык медленно и угрюмо кивнул, не спуская взгляда с Хана и его оружия.
- Инцидент исчерпан? - уточнил Хан.
Тот молчал. Хан достал из запасного магазина, прикрученного изолентой к основному рожку, ещё пять патронов и вложил их в карман охранника. Они упали, чуть позвякивая, на дно, и вместе с этим звуком напряжённая гримаса на его лице разгладилась и на него вернулось обычное лениво-презрительное выражение.
- Компенсация за моральный ущерб, - объяснил Хан, но эти слова не произвели никакого впечатления - скорее всего, тот просто не понял их, как не понял и вопроса про инцидент, он догадывался о содержании мудрёных высказываний Хана по его готовности пользоваться деньгами и силой, этот язык он понимал прекрасно, и, наверное, только на нём и говорил.
- Можешь опустить руки, - сказал Хан и осторожно поднял ствол вверх, отпуская игроков с прицела.
Так же поступил и Артём, но руки его нервно подрагивали, и он готов был в любой момент поймать бритый череп быка в ложбинку мушки. Этим людям он не доверял.
Однако, волнения его оказались напрасными: расслабленным движением опустив руки, тот буркнул остальным, что всё нормально, и, прислонившись спиной к стенке, принял наигранно-равнодушный вид, пропуская их мимо себя, на станцию. Поравнявшись с ним, Артём набрался-таки достаточно наглости, чтобы посмотреть ему в глаза, а тот вызова не принял, и глазел куда-то в сторону, но в спину он услышал брезгливое «Щ-щенок...» и смачный плевок на пол. Он хотел было обернуться, но Хан, идущий на шаг впереди, схватил его за руку и потащил за собой, так что Артём, с одной стороны, давил в себе желание вырваться и всё же вернуться к этому мерзкому типу, а с другой, получал отличное оправдание для стремлений другой своей половины, которая трусливо требовала немедленно убираться оттуда. Когда все они ступили на тёмный гранитный пол станции, сзади раздалось вдруг протяжное, с упором на растянутые гласные:
- Э-э... Во-лыну ве-рни!
Хан остановился, вытряс из обоймы отобранного «ТТ» короткие тупоголовые патроны, вставил магазин обратно и швырнул его быку. Тот довольно ловко поймал пистолет в воздухе и привычно засунул его стволом в штаны, недовольно наблюдая, как Хан рассыпает извлечённые патроны по полу.
- Извини, - развёл руками Хан, - профилактика. Так это называется? - подмигнул он Тузу.
Китай-Город не был похож на другие станции, на которых Артёму приходилось бывать: он не разделялся на три узких корридора с соединяющими их арками, а представлял собой один большой зал с широкой платформой, по краям которой шли пути, и это создавало чуть тревожное ощущение необычного простора. Станция была беспорядочно освещена болтающимися то тут, то там несильными грушевидными лампочками, костров на ней не было совсем - очевидно, здесь это не разрешалось. Где-то в центре зала, щедро разливая вокруг себя свет, горела белая ртутная лампа- настоящее чудо для Артёма. Но бедлам, творящийся вокруг него, так отвлекал внимание, что даже на этой диковинке Артём не смог задержать взгляда больше, чем на секунду.
- Какая она большая! - выдохнул он удивлённо.
- На самом деле ты видишь лишь половину. Станция ровно в два раза больше. О, это одно из самых странных мест в метро. Ты слышал, наверное, что здесь сходятся пути разных линий. Вон те рельсы, что справа от нас - это уже Таганско-Краснопресненская линия. Трудно описать то сумасшествие и беспорядок, которые творятся на ней, а на Китай-Городе она встречается с твоей оранжевой веткой, Калужско-Рижской, в происходящее на которой люди с других линий вообще отказываются верить. Кроме того, она не принадлежит ни к одной из федераций, и её обитатели полностью предоставлены сами себе. Очень, очень любопытное место. Я называю эту станцию Вавилоном. Любя, - добавил он, оглядывая станцию и людей, оживлённо сновавших вокруг.
Жизнь на станции буквально кипела. Отдалённо это напоминало Проспект Мира, но там всё было намного скромнее и организованнее. Артёму тут же вспомнились слова Бурбона про то, что в метро есть местечки получше, чем тот убогий базар, по которому они гуляли на Проспекте. Вдоль рельсов тянулись бесконечные ряды лотков, а вся платформа была забита тентами, палатками, некоторые из которых были переделаны под тороговые ларьки, а где-то жили люди, на нескольких было намалёвано «СДАЮ», и там находились ночлежки для путников. С трудом пробираясь через толпу и озираясь по сторонам, Артём заметил на правом пути какую-то огромную серо-синюю махину и после раздумий признал в ней настоящий вагон поезда.
На станции стоял неописуемый гвалт. Казалось, ни один из её обитателей не умолкал ни на секунду и всё время что-то говорил, кричал, пел, отчаянно спорил, смеялся или плакал. Сразу из нескольких мест, перекрывая гомон толпы, неслась музыка, и это создавало такое несвойственное для жизни в этих подземельях праздничное настроение.
Нет, на ВДНХ тоже были свои барды, были и свои любители и умельцы попеть, но там всё было как-то иначе. Было у них, может, с пару гитар на всю станцию, и иногда собиралась компания у кого-нибудь в палатке, отдохнуть после работы, да ещё в заставе на стопятидесятом метре, где не надо до боли в ушах вслушиваться в шумы, летящие из северного туннеля, у костерка, бывало, тихо пели под звон струн, но всё про вещи, Артёму не очень понятные: про войны, в которых он не принимал участия, которые велись по другим, странным правилам, про жизнь там, сверху, ещёдо. Особенно запоминались песни про какой-то Афган, которые так любил Андрей, бывший морпех, хоть в этих песнях и не понять было почти ничего, кроме тоски по погибшим товарищам и ненависти к врагу, но умел Андрей так спеть, что каждого слушавшего его пробирало до дрожи в голосе и мурашек по коже. И хоть говорил Андрей, что Афган - что там горы, и пустыни, песок. Что такое страна, Артём понимал довольно хорошо, не зря с ним Сухой занимался в своё время, и про страны и их историю Артём кое-что знал. Но вот горы, реки и долины так и остались для Артёма каким-то абстрактным понятием, и слова, их обозначающие, вызывали в его воображении лишь воспоминания о выцветших картинках из школьного учебника по географии, который принёс ему из одного из своих походов Сухой. Да ведь и сам Андрей не был ни в каком Афгане, молод он был для этого, просто наслушался песен у своих друзей и перепевал. Но разве так играли на ВДНХ, как на этой странной станции? Нет, песни всё больше задумчивые, печальные, - вот что там пели, и вспоминая Андрея и его грустные баллады, сравнивая их с теми весёлыми и игривыми мелодиями, что доносились из разных мест зала, Артём удивлялся снова и снова тому, какой многоликой, оказывается, может быть музыка, и как сильно она может влиять на душевное состояние.
Поравнявшись с одними из музыкантов, Артём невольно остановился и примкнул к небольшой кучке людей, прислушиваясь даже не столько к развесёлым словам про чьи-то похождения по туннелям под дурью, как к самой музыке, и с любопытством разглядывая играющих. Их было двое: один, с длинными, сальными волосами, перехваченными на лбу кожаным ремешком, одетый в какие-то невероятные разноцветные лохмотья, бренчал на гитаре, а другой, пожилой уже мужчина с солидной залысиной, в видавших виды, много раз чиненых и перемотанных изолентой очках, в старом вылинявшем пиджачке, играл на каком-то духовом инструменте, названном Ханом саксофоном. Сам Артём ничего подобного раньше не видел, а из духовых знал только свирель - были у них умельцы, резавшие свирели из изоляционных трубок разных диаметров, но всё на продажу, на ВДНХ свирели не любили. Ну, ещё, пожалуй, немного похожий на этот саксофон горн, в который иногда трубили тревогу, если отчего-то барахлила обычно используемая для этого сирена.
На полу перед ними лежал раскрытый футляр от гитары, в котором уже накопилось с десяток патронов, и когда распевавший во всё горло длинноволосый выдавал что-нибудь особенно смешное, сопровождая шутку забавными гримасами, толпа тут же отзывалась радостным гоготом, раздавались хлопки, и в футляр летел ещё патрон.
Песня про блуждания бедолаги закончилась, и волосатый прислонился к стене передохнуть, а саксафонист в пиджачке тут же принялся наигрывать какой-то незнакомый Артёму, но, видимо, очень популярный здесь мотив, потому что люди зааплодировали и ещё несколько «пулек» блеснули в воздухе и ударились о вытертый красный бархат футляра.
Хан и Туз разговаривали о чём-то, стоя у ближайшего лотка, и не торопили пока Артёма, а он смог бы, наверное, простоять тут ещё час, слушая эти незамысловатые песенки, если бы вдруг всё неожиданно не прекратилось. К музыкантам приблизились вдруг две мощные фигуры, очень напоминающие тех громил, с которыми им пришлось иметь дело при входе на станцию, и одетые схожим образом. Один из подошедших опустился на корточки и принялся бесцеремонно выгребать набравшиеся в футляре патроны, пересыпая их из своей горсти в карман неизменной кожанки. Длинноволосый гитарист бросился к нему, пытаясь помешать, но тот быстро опрокинул его сильным толчком в плечо, и сорвав с него гитару, занёс её для удара, собираясь раскрошить инструмент об острый выступ колонны. Второй бандит без особых усилий прижимал к стене пожилого с саксофоном, пока тот безуспешно старался вырваться и помочь товарищу. Из стоявших вокруг слушателей ни один не вступился за игравших, толпа заметно поредела, а оставшиеся прятали глаза или делали вид, что рассматривают товар, лежащий на соседних лотках. Артёму стало жгуче стыдно и за них, и за себя, но вмешаться он так и не решился.