Метро 2033 | Ролевая игра

На ВДНХ крыс почти не было, повсюду разложен был яд, поэтому от их вида Артём уже успел отвыкнуть. Но всё остальное метро ими буквально кишело, и об этом он как-то успел позабыть, или, может, избегал думать, когда принимал решение отправиться в поход.
- Чего, пацан, крыс испугался? - ехидно поинтересовался Бурбон. - Не любишь? Изнежен ты больно... Привыкай теперь. Без крыс тут у нас никуда... Но это ничего, хорошо даже: голодным не останешься, - добавил он и подмигнул, и Артём почувствовал, что его начинает тошнить.
- Но в натуре, - продолжил тот серьёзно, - ты лучше бойся, когда крыс нету. Если нету крыс, значит, тут какая-то байда пострашнее, если даже крысы тут не живут. И если, пацан, эта байда - не люди, вот этого надо бояться. А если крысы бегают - значит, нормальное место. Обычное. Понял? - закончил он очередное нравоучение в своей характерной манере.
С кем-с кем, но с этим типом Артёму точно не хотелось делиться своими страхами и оправдываться, объясняя их причину. Поэтому он только постарался усвоить полученный урок и молча кивнул. Крыс тут было не очень много, они избегали света фонаря и были почти незаметны, но один раз какая-то из них всё же сумела подвернуться Артёму прямо под ноги, и сапог, вместо того, чтобы встретить твёрдую поверхность, ткнулся во что-то мягкое и скользкое. Внизу раздался противный тихий хруст и пронзительное верещание резануло слух, от неожиданности Артём потерял равновесие и чуть не упал лицом вниз вместе со всем своим снаряжением.
- Не боись, пацан, не боись, - подбодрил его Бурбон. - Это ещё что. Есть в этом гадюшнике парочка перегонов, в которых они так и кишат, прямо по хребтам надо идти. Идёшь бывало, а под ногами, типа, приятно так похрустывает, - и гнусно заржал, довольный произведённым эффектом.
Артёма так и передёрнуло и он опять промолчал. Но кулаки его сжались сами собой и он ясно представил себе, с каким удовольствием он бы сейчас двинул Бурбона в его ухмыляющуюся рожу.
Издалека донёсся вдруг какой-то слабый неразборчивый гомон, и Артём, моментально позабыв свою обиду, вернул пальцы на рукоять автомата и вопросительно посмотрел на Бурбона.
- Да не напрягайся, нормально всё. Это мы уже к Проспекту подошли, - успокоил его тот и похлопал покровительственно по плечу.
Хотя он и предупредил уже Артёма заранее, что у Проспекта Мира нет никаких застав, это всё равно было для Артёма непривычно, странно было - вот так, сразу выйти на чужую станцию, не увидев прежде издалека слабый свет костра, означающий границу, не повстречав по пути никаких препятствий. Когда они приблизились к выходу из туннеля, гам усилился, и заметно стало слабое зарево.
Наконец, тускло прорисовалась слева чугунная лесенка и маленький мостик с оградой, лепящийся к стене туннеля, позволявший подняться с путей на уровень платформы, предвещавший вход на станцию. Загрохотали по железным ступеням Бурбоновы подкованные сапожищи, и через пару шагов туннель вдруг раздался влево, - они вышли на станцию. Тут же в лицо им ударил яркий белый луч: невидимый из туннеля, сбоку стоял маленький столик, за которым сидел человек в незнакомой и странной серой форме, в старинного вида фуражке с околышем.
- Добро пожаловать, - приветствовал их он, отводя фонарь. - Торговать, транзитом?
Пока Бурбон излагал цели визита, Артём всматривался в то, что из себя представляла станция метро Проспект Мира. На платформе у путей был полумрак, но арки озарялись изнутри неярким жёлтым светом, от которого у Артёма что-то неожиданно защемило в груди, захотелось покончить, наконец, со всеми формальностями и посмотреть, что же творится на самой станции, там, за арками, откуда идёт этот до боли знакомый уютный свет... И хотя Артёму показалось, что раньше он не видел никогда ничего подобного, вид освещённой мягким светом арки на мгновенье откинул его назад, в далёкое прошлое, и перед глазами возникла странная картина: маленькое помещение, залитое тёплым жёлтым светом, широкая тахта, на ней полулёжа читает книгу молодая женщина, лица которой не видно, посреди оклеенной пастельными обоями стены - тёмно-синий квадрат окна... Видение мелькнуло перед его мысленным взором и растаяло секунду спустя, озадачив и взбудоражив его: что он только что видел? Неужели слабый этот свет со станции смог спроецировать на незримый экран затерявшийся где-то в его подсознании старый слайд с картинкой из его детства? Неужели та молодая женщина, мирно читавшая книгу на просторной удобной тахте - его мать?
Нетерпеливо сунув таможеннику свой паспорт, согласившись, несмотря на возражения Бурбона, сдать в камеру хранения свой автомат на время пребывания на станции, Артём заспешил, влекомый этим светом словно мотылёк, за колонны, туда, откуда долетал базарный гомон.
Проспект Мира отличался и от ВДНХ, и от Алексеевской, и от Рижской. Процветающая Ганза могла позволить себе провести здесь освещение получше, чем аварийные лампы, дававшие свет для всех тех станций, на которых Артём успел побывать в сознательном возрасте. Нет, это были не настоящие светильники, из тех, что освещали метро ещётогда, а просто маломощные лампы накаливания, свисавшие через каждые двадцать шагов с провода, протянутого под потолком через всю станцию. Но для Артёма, привыкшего к мутно-красному аварийному зареву, к неверному свечению пламени костров, к слабому сиянию крошечных лампочек из карманных фонарей, освещавших изнутри палатки, они казались чем-то совершеннно необыкновенным. Это был тот самый свет, что озарял его раннее детство, ещё там, сверху, он чаровал, напоминая о чём-то давно канувшем в небытие, и зайдя на станцию, Артём не бросился к торговым рядам, как все остальные приходящие, а прислонился спиной к колонне и, прикрыв рукой глаза, словно пытаясь насытиться им, всё стоял и смотрел на эти лампы, ещё и ещё, до рези в глазах.
- Ты что, рехнулся, что ли? Ты чего на них так уставился - без глаз хочешь остаться? Будешь потом как слепой щенок, и что мне с тобой делать?! - раздался над ухом голос Бурбона. - Раз уж сдал им свою балалайку, поглядел бы хоть, что тут творится, а он на лампочки пялится!
Артём неприязненно посмотрел на него, но послушался.
Народу на станции было не то чтобы очень много, но всё разговаривали так громко, торгуясь, зазывая, требуя, пытаясь перекричать друг друга, что стало ясно, почему этот гам был слышен так издалека, ещё на подходах к станции. Вдоль платформы в два ряда располагались торговые лотки, на которых - где-то хозяйственно разложенная, где-то вываленная в неряшливые кучи, лежала разнообразная утварь. С одной стороны станция была отсечена железным занавесом - там когда-то был выход наверх, а в противоположном конце, за линией переносных ограждений виднелись нагромождения серых мешков, очевидно, огневые позиции, и под потолком был натянуто белое полотнище с наприсованной на ней коричневой окружностью, символом Кольца. Там, за этим ограждением, поднимались четыре коротких эскалатора - переход на Кольцевую линию, и начиналась территория могущественной Ганзы, куда заказан был путь всем чужакам. За заборами и по всей станции прохаживались пограничники Ганзы, одетые в добротные непромокаемые комбинезоны с привычными камуфляжными разводами, но отчего-то серого цвета, в таких же кепи и с короткими автоматами через плечо.
- А почему у них камуфляж серый? - спросил Артём у всеведущего Бурбона.
- С жиру бесятся, вот почему, - презрительно отозвался тот. - Ты это... Погуляй тут пока, я побазарю кое с кем.
Ничего особенно интересного на лотках Артём не заметил: лежал тут их чай, палки колбасы, аккумуляторы к фонарям, стоял хороший прилавок с одеждой, куртки и плащи из свиной кожи, но неподъёмной цены, какие-то потрёпанные книжонки, по большей части - откровенная порнография, полулитровые бутылки с какой-то подозрительного вида субстанцией с гордой надписью «Самогон» на криво наклеенных этикетках, и действительно не было ни одного лотка с дурью, которую раньше можно было достать вообще безо всяких проблем. Даже тощий с посиневшим носом и слезящимися глазами мужичонка, продававший сомнительный самогон, сипло послал Артёма в баню, когда тот спросил, нет ли у того хоть немного этого дела. Платили за всё патронами - тускло поблескивающими остроконечными патронами к автомату Калашникова, некогда самому популярному и распространённому на Земле оружию. Сто грамм чая - пять патронов, палка колбасы - пятнадцать патронов, бутыль самогона - двадцать. Называли их здесь любовно - «пульками»: «Слышь, мужик, глянь, какая куртка крутая, недорого, триста пулек - и она твой! Ладно, двести пятьдесят и по рукам?»
Глядя на аккуратные ряды «пулек» на прилавках, Артём вспомнил, как отчим его сказал однажды: «Вот я читал когда-то, что Калашников, пока жив был, гордился своим изобретением, тем, что его автомат - самый популярный в мире. Говорил, что счастлив, что именно благодаря его конструкции рубежи Родины в безопасности. Не знаю, если бы это я эту машину придумал, я бы, наверное, уже с ума сошёл. Подумать ведь только, это именно твоей конструкцией совершается наибольшая часть убийств на земле. Это даже страшнее, чем быть тем доктором, который придумал гильотину»
Один патрон - одна смерть. Чья-то отнятая жизнь. Сто грамм чая - пять человеческих жизней. Батон колбасы? Пожалуйста, совсем недорого, всего пятнадцать жизней. Качественная кожаная куртка, сегодня скидка, вместо трёхсот - только двести пятьдесят - вы экономите пятьдесят жизней. Ежедневный оборот этого рынка, пожалуй, равнялся всему оставшемуся населению метро.
- Ну чего, нашёл себе что-нибудь? - спросил у него подошедший Бурбон.
- Здесь нет ничего интересного, - отмахнулся Артём.
- Ага, точно, сплошная лажа. Эх, пацан, есть местечки в этом гадюшнике, где всё, что хочешь достать можно. Идёшь, а тебя зазывают наперебой: «Оружие, наркотики, девочки, поддельные документы», - мечтательно вздохнул Бурбон. - А эти гниды, - он кивнул на флаг Ганзы, - устроили здесь ясли: того нельзя, этого нельзя... Ладно, пойдём забирать твою мотыгу и мне надо тебе объяснить, как нам дальше идти. Через перегон через этот грёбаный.
Забрав Артёмов автомат, они уселись на каменной скамье перед входом в южный туннель. Здесь было сумрачно, и Бурбон специально выбрал именно это место, чтобы успели привыкнуть глаза.
- Короче. Дела такие: я за себя не ручаюсь. Со мной раньше такого не было, поэтому я не знаю, чего я там делать стану, если мы тоже на эту байду напоремся. Тьфу-тьфу, конечно, постучать по дереву там, и все дела, но если всё-таки напоремся... Ну, если я сопли распущу или, типа, оглохну - это нормально ещё. Но там, как я понимаю, у каждого по-своему крыша едет. Пацаны наши так и не вышли обратно, во всяком случае, на Проспект. Я думаю, они вообще никуда не вышли, и мы об них ещё споткнёмся сегодня. Так что ты это... Готов будь, а то ты у нас нежный... А вот если я бычить начну, орать там, замочу тебя ещё... Вот проблема, понял? Не знаю, чего и делать...- размышлял он.
- Ладно! - решился он наконец, очевидно, после долгих колебаний. - Пацан ты вроде ничего... В спину стрелять, наверное, не будешь. Я тебе свою пушку отдам, пока мы будем через перегон этот идти. Смотри, - предупредил он, цепко глядя Артёму в глаза, - ты шуток со мной не шути. У меня с юмором туго!
Вытряхнув из своего рюкзака какое-то тряпьё, он осторожно вытащил оттуда завёрнутый в потёртый чёрный пластиковый пакет автомат. Это был тоже Калашников, но укороченный, как у пограничников Ганзы, с откидным прикладом и с коротким раструбом вместо длинного ствола с мушкой на конце, как у Артёма. Магазин Бурбон с него снял и убрал обратно в свой рюкзак, закидав сверху бельём.
- Держи! - передал он оружие Артёму. - Далеко не убирай. Может, пригодится. Хотя перегон тихий... - и, не договорив, спрыгнул на пути. - Ладно, пошли. Раньше сядешь - раньше выйдешь.