Метро 2033 | Ролевая игра

Слышно действительно было чудовищно плохо. Голос, пробивавшийся сквозь треск и шорох, казался Истомину смутно знакомым - вроде бы один из разведчиков посланной к Серпуховской тройки.
- На Тульской… Не можем… Тульской… - силился передать что-то он.
- Вас понял, вы на Тульской! – прокричал в трубку Истомин. – Что случилось? Почему не возвращаетесь?
- Тульской! Здесь… Не надо… Главное, не надо… - конец фразы сожрали проклятые помехи.
- Что не надо? Повторите, что не надо?!
- Нельзя штурмовать! Ни в коем случае не штурмуйте! – неожиданно ясно выговорила трубка.
- Почему? Какого дьявола у вас там творится? Что происходит?! – перебил начальник.
Однако голоса больше не было слышно; плотной волной накатил шум, а потом трубка умерла. Но Истомин не хотел в это верить и никак не мог выпустить ее из рук.
- Что происходит?!..

Гомеру показалось, что он на всю жизнь запомнит взгляд дозорного, который прощался с ними на крайнем северном посту. Так смотрят на тело павшего героя, когда почетный караул залпом отдает ему последнюю честь: с восхищением и тоской. Прощаясь навсегда.
Живым такие взгляды не предназначались; Гомер почувствовал себя так, словно забирался по шаткой приставной лесенке в кабину крошечного, не умеющего приземляться самолета, превращенного искусными японскими инженерами в адскую машину. Соленый ветер трепал лучистое имперское знамя, на летном поле суетились механики, гудели, оживая, моторы, и прижимал пальцы к козырьку пузатый генерал, в заплывших глазах которого искрилась самурайская зависть. И будто от вражеских пуль его защищала не солдатская каска с трафаретной надписью «Севастопольская», которую обязательно выдавали при выходе со станции всем разведчикам, а простая белая повязка с красным кружком на лбу...
- Чего такой радостный? – хмуро спросил замечтавшегося старика Ахмед.
Он, в отличие от Гомера, не стремился первым разузнать, что же творится на Серпуховской. На платформе осталась его молчаливая жена, левой державшая за руку старшего, а в правой – мяукающий сверток, который она осторожно примостила к успевшему снова вырасти животу.
- Это как встать в рост – и в психическую атаку, на пулеметы, такой задор. Нас ждет огонь смертельный… - попробовал объяснить Гомер.
- Эти атаки твои неслучайно так назвали, - пробурчал Ахмед, оглядываясь назад, на крошечный светлый пятачок в конце туннеля. – Как раз для таких психов, как ты. Нормальный человек добровольно на пулемет не полезет. Никому такие подвиги не нужны.
- Понимаешь, какое дело, - не сразу откликнулся старик. – Когда чувствуешь, что твое время подходит, задумываешься: а что после меня останется? Запомнят меня?
- Насчет тебя – не уверен. А после меня дети останутся. Они уж точно не забудут... Старший, по крайней мере, - помолчав, тяжело добавил тот.
Гомер, ужаленный, хотел огрызнуться, но последний Ахмедов довесок сбил его с воинственного лада. И правда - это ему, старому, бездетному, легко рисковать своей побитой молью шкурой, а у парня впереди – слишком долгая жизнь, чтобы печься о бессмертии.
Позади остался последний фонарь - стеклянная банка с лампочкой внутри, забранная в решетку из арматуры и переполненная обгоревшими мухами и крылатыми тараканами. Хитиновая масса чуть заметно кишела: некоторые насекомые еще были живы и пробовали выползти, будто недобитые смертники, сваленные в общий ров вместе с остальными расстрелянными.
Гомер невольно на миг задержался в дрожащем, умирающем пятне слабого желтого света, который выжимала из себя эта лампа-могильник. Набрал воздуха и вслед за остальными погрузился в чернильную тьму, разлившуюся от границ Севастопольской и до самых до подступов к Тульской; если, конечно, такая станция все еще существовала.

* * *