|
Отправлено: 16.02.08 12:44. Заголовок: Когда Надя, кряжиста..
Когда Надя, кряжистая говорливая тётка в дырявом пуховом платке и измазанном переднике, принесла горячую кастрюлю с мясом и овощами, дозорные оживились. Картошка и огурцы с помидорами считались здесь самым изысканным деликатесом: кроме Севастопольской, овощами могли попотчевать разве что в паре лучших ресторанов Кольца или Полиса. Дело было не только в сложных гидропонических установках, необходимых для выращивания сбережённых ботаниками семян, но и в том, что мало кто в метро мог позволить себе жечь киловатты электричества, чтобы разнообразить солдатское меню. Даже на стол к начальству овощи попадали лишь по праздникам, обычно же ими баловали только детей. Истомину пришлось изрядно поспорить с поварами, чтобы убедить их добавить по сто грамм варёной картошки и помидору к полагающейся по нечётным числам свинине – для поддержания боевого духа. Затея сработала: стоило Наде, по-бабски неловко скинув с плеча автомат, приподнять крышку кастрюли, как морщины на лицах дозорных стали разглаживаться. Под такой ужин продолжать набившие оскомину разговоры о сгинувшем караване и задерживающейся разведгруппе не хотелось. - Сегодня вот целый день почему-то о Комсомольской вспоминаю, - сказал, разминая в своей алюминиевой миске картофелины ложкой, улыбчивый старичок в ватнике с метрополитеновскими лычками. – Вот бы попасть, посмотреть… Какая там мозаика! На мой вкус, самая красивая станция в вашей Москве. - Да брось, Гомер, ты просто жил там, вот и любишь её до сих пор, - немедленно отозвался небритый толстяк в ушанке. – А на Новослободской витражи? А на Маяковской – колонны эти воздушные и фрески под потолком? - Мне Площадь Революции всегда нравилась, - стеснительно признался снайпер, тихий серьёзный мужчина в годах. – Сам знаю, что глупости, но вот все эти суровые матросы и лётчики, пограничники с собаками… С детства обожал эту станцию! - А чего это глупости? Там очень даже симпатичные мужички в бронзе изображены, – поддержала его Надя, соскребая остатки со дна кастрюли. – Эй, бригадир, смотри, без ужина останешься! Сидевший особняком высокий плечистый боец неторопливо приблизился к костру, забрал свою порцию и вернулся на прежнее место – поближе к туннелю, подальше от людей. - Он вообще на станции появляется? – шёпотом спросил толстяк, кивая на его тонущую в полумраке широченную спину. - Больше недели безвылазно здесь сидит, - так же тихо ответил снайпер. – Ночует в спальнике. Как у него только нервы выдерживают… Хотя, может, ему просто нравится это дело. Три дня назад, когда упыри чуть Рината не загрызли, он потом ходил и добивал их, вручную, минут пятнадцать. Возвращается - сапоги все в кровище, автомат тоже… Довольный. - Не человек, а машина… - вставил долговязый пулемётчик. - Я с ним даже спать рядом побаиваюсь. Видел, что у него с лицом? Я ему и в глаза посмотреть-то не могу. - А я, наоборот, только с ним себя спокойно и чувствую, - пожал плечами старичок, которого называли Гомером. – Да что вы к нему привязались? Это в станциях красота важна. А Новослободская твоя, кстати, полная безвкусица! Такие витражи на трезвую голову смотреть невозможно… Тоже мне, витражи! - А мозаика на колхозную тему в полпотолка - не безвкусица?! - И где ты нашёл на Комсомольской такие панно? - Да всё это чёртово советское искусство либо про колхозную жизнь, либо про лётчиков-героев! – разошёлся толстяк. - Серёжа, не трогай лётчиков, - предупредил снайпер. - И Комсомольская – дрянь, и Новослободская – дерьмо, - послышался хрипловатый низкий голос. От неожиданности толстяк поперхнулся заготовленными словами и уставился на бригадира. Остальные тоже сразу затихли, ожидая продолжения: тот почти никогда не принимал участия в их разговорах, даже на прямые вопросы отвечая совсем коротко или не отвечая вовсе. Он так и сидел к ним спиной, не спуская глаз с жерла туннеля. - На Комсомольской своды слишком высокие, колонны тонкие, вся платформа с путей простреливается – как на ладони, и переходы перекрывать неудобно. А на Новослободской все стены в трещинах, сколько они их не замазывают. Одной гранаты хватит, чтобы похоронить всю станцию. И витражей там уже давно нет. Полопались. Хрупкая штука. Хотя критерии были спорные, возразить никто не осмелился. Помолчав немного, бригадир бросил: - Я иду на станцию. Гомера беру с собой. Смена будет через час. Артур остаётся за старшего. Снайпер зачем-то вскочил и кивнул, хотя бригадир этого видеть не мог. Старичок тоже поднялся и стал суетливо собирать разложенные пожитки вокруг в вещмешок, так и не доев свою картошку. К костру боец подошёл уже при полном походном снаряжении, в своём непременном шлеме и с объёмистым рюкзаком за плечами. - Удачи. Глядя на две удаляющиеся по освещённому перегону фигуры – могучую бригадирскую и сухонькую Гомера, снайпер зябко потёр руки и поёжился. - Что-то похолодало. Подкиньте угольку, а? За всю дорогу бригадир не проронил почти ни слова, уточнил только - правда ли, что Гомер раньше был помощником машиниста, а до того – простым обходчиком путей. Старик посмотрел на него подозрительно, но отпираться не стал, хотя на Севастопольской он всем всегда говорил, что дослужился до машиниста, а про свою работу обходчиком вообще предпочитал не распространяться, считая её того недостойной. В кабинет начальника станции бригадир вошёл без стука, коротко отдав честь расступившимся караульным. Гомер робко замер у входа, переминаясь с ноги на ногу, глядя, как навстречу тому поднимаются удивлённо из-за стола Истомин и полковник – всклокоченные, усталые, растерянные. Бригадир стащил и поставил прямо на истоминские бумаги свой шлем, провёл рукой по выбритой наголо макушке. В свете лампы стало видно, как страшно обезображено его лицо: левая щека перепахана и стянута огромным шрамом, словно от ожога, глаз превратился в узкую щель, к уголку губ от уха ползет, извиваясь, толстый лиловый рубец. Хотя Гомер и считал, что привык уже к этому лицу, сейчас, как и впервые, когда он его увидел, изнутри защекотал противный холодок. - Я сам пойду к Кольцу, - не здороваясь, выстрелил бригадир. В комнате повисло тяжёлое молчание. Гомер и раньше слышал, что тот, будучи незаменимым бойцом, имел особые отношения с начальством станции. Но только теперь он начал понимать, что, в отличие от всех остальных севастопольцев, бригадир дозора руководству, кажется, вообще не подчинялся. Вот и сейчас он словно не ждал одобрения от этих двух пожилых, утомлённых, беспомощных мужчин, а отдавал им приказ, который они обязаны были выполнить. И Гомер, – в который раз – спросил себя: что же это за человек? Командир периметра переглянулся с начальником, насупился, собираясь возразить, но лишь обречённо махнул рукой. - Решай сам, Хантер… Тебя всё равно не переспоришь.
|